Василий Головачев - Русская фантастика 2013_[сборник]

На самом деле он надеялся, что Мадлен — девушка достаточно умная и решительная и поймет, что в одиночку она ничего не сможет. Она будет искать союзников. А из союзников получаются отличные близкие люди. Не только партнеры для соития, но и спутники, друзья. Это, конечно, не то же самое, что родственники, но для человека может оказаться вполне достаточно.

Риджини отвез Мадлен в Пигги-порт и сразу же, не задерживаясь, полетел назад. Домой он вернулся уже в темноте. Прилег на коврик в общей комнате, поближе к стене, следил за пляшущим в очаге огнем и слушал песни Рилири.

Кто-то осторожно тронул его за плечо. Это была Реджини — она принесла ему чашку с пальмовым вином, разбавленным соком, и миску бобов в остром соусе — его любимое блюдо.

— Ты узнал, кто убил землянина? — спросила она тихо, перебирая волосы на его спине.

Риджини с грустью подумал о собственной великолепной версии — страшный заговор, объединивший семью и жадных землян, «мафия» — как это называли в фильмах. Они врываются в дом, пышут яростью, гонятся за несчастной жертвой… Действительность, как водится, оказалась гораздо проще и непригляднее.

— Его убили мы, — ответил он Реджини.

— Мы?

— Мы оказались не теми, кого он надеялся встретить. Мы не смогли ему дать то, в чем он нуждался. Обманули его. И он умер.

— О… — печально протянула Реджини. — Он ведь дал нам так много. Бабушка говорила, что раньше мы жили в пещерах, а детей подвешивали в люльках к потолку, чтобы защитить от агоррисов и флоперов. А теперь благодаря землянам мы живем в домах с каменным полом, куда агоррисы и флоперы не могут забраться. Мы едим досыта… И когда я болела, меня вылечили лекарства землян. И они учат нас таким чудесным вещам. Если бы я знала, что ему грустно, я бы рассказала ему, как благодарна, и, возможно, ему стало бы легче. Почему вы, взрослые, не могли дать ему то, чего он хотел? Ты умиротворитель? Зачем тогда ты нужен?

Риджини склонил голову, признавая справедливость упреков.

— Мы не знали, — сказал он. — А если бы и знали, все равно ничего не могли бы сделать… Он хотел невозможного.

— О, это так по-человечески… А что ты собираешься сделать? Ты что-то придумал?

— Да, — ответил Риджини твердо. — Завтра я расскажу о своем решении на Совете, но тебе могу сказать сейчас, ты ведь моя помощница.

— Скажи, — попросила Реджини.

— Во-первых, мы похороним Стивена здесь, у нашего дома, под биграпом, что дает так много плодов. Человек не мог присоединиться к нам при жизни, но будет с нашей семьей после смерти. Во-вторых, первого ребенка, который родится в семье, мы назовем Стивеном, и он передаст это имя дальше, сквозь поколения. Мне кажется, это умиротворило бы его. По крайней мере это умиротворит меня.

— Да будет так, — прошептала Реджини.

Антон Фарб

ЖАТВА

Перед Жатвой мне всегда снится один и тот же сон: я карабкаюсь вверх по склизкой стене колодца, цепляясь за камни и обдирая пальцы в кровь, — а потом срываюсь и падаю, точно зная, что у колодца нет дна и падение мое бесконечно…

В этот раз я проснулся без крика. Рядом на подушке тяжело и неровно дышала Агата. Лоб ее покрывали бисеринки пота. Она тоже чувствовала приближение Жатвы.

Все его чувствуют.

Просто я — раньше всех.

Осторожно, чтобы не разбудить Агату, я выбрался из-под одеяла. Нащупал тапки. Приложил ладонь к стене. Ладонь прилипла. Стена будто давила в ответ, распираемая изнутри чудовищной силой. Сквозь это давление пробивались неравномерные сдвоенные удары.

Хозяин просыпался.

За окном занимался бледный рассвет.

Еще пару часов, и весь город почувствует это давление и эту рваную пульсацию. Скоро весь город поймет, что настал день Жатвы.

Но я всегда узнаю первым. Я — Жнец. Мне положено.

Я вышел из спальни в коридор, открыл кладовку. Достал холщовую сумку, пересчитал клобуки. Ровно десять. Всегда — десять. Не больше и не меньше…

— Сегодня? — спросила Агата, стоя в дверях.

— Сегодня, — подтвердил я, застегивая сумку.

— Я буду ждать тебя дома, — сказала Агата.

Мэр Теодор стоял у калитки, бледный, взволнованный, но — гладко выбритый и пахнущий одеколоном.

— Сегодня? — спросил он.

Я молча кивнул.

— Значит, я все правильно почувствовал, — сказал мэр Теодор. В голосе его звучали страх и удовлетворение.

Шесть лет назад я выбрал Теодора для Жатвы. Он был Номером Три — тщедушный парнишка с сальными волосами. Когда я протянул ему клобук, он завыл от отчаяния и начал валяться у меня в ногах, моля о пощаде. Дурацкое занятие — молить Жнеца, но они все равно это делают.

Во время Жатвы ему повезло. Ему достался серп.

Кто бы мог подумать, что этот сопливый щенок сделает карьеру политика благодаря своему участию в Жатве…

— Я привел дружинников, — сказал мэр Теодор.

— Не понадобятся, — ответил я. — Не сегодня.

— Точно? — переспросил мэр Теодор.

— Точно, — сказал я.

Я — Жнец. Я всегда знаю точно.

Город просыпался. Сквозь дымку пробивались первые лучи солнца, и люди, возбужденно-испуганные приближающейся Жатвой, осторожно выходили на улицы. Дворники и молочники, фонарщики и мальчишки — разносчики газет на велосипедах, первые случайные прохожие — кто-то при виде меня радостно кланялся, а кто-то переходил на другую сторону улицы.

Я не обращал на это внимания, шагая по узким улочкам нашего замечательного города. Домики вокруг были чистые, белые, с-ярко-красными черепичными крышами. Как на картинке.

Наш город — прекрасное место для жизни. У нас практически нет безработных. Очень низкий уровень уличной преступности. Не бывает домашнего насилия. Мало кто злоупотребляет алкоголем. Совсем нет наркомании. Нет религиозных сект. Чистый воздух, много деревьев и скверов, и люди улыбаются друг другу искренне и от всей души…

Эдакая идиллия, а? Лучшее место на земле, чтобы жить, работать, растить детей.

Особенно если не знать, что вся эта идиллия — всего лишь сургучная печать на сосуде с немыслимым.

А цена идиллии — Жатва.

Перед Жатвой самое главное — не думать. Не пытаться анализировать, предугадывать, просчитывать маршрут. Ноги сами приведут меня к цели. Как будто я ходил туда уже тысячу раз.

Сегодня ноги вынесли меня к Рыночной площади. Торговые ряды уже убрали, и перед ратушей начали возводить экран. Под стук молотков и скрежет пил рабочие сооружали огромную раму. Пока она лежала на земле, но потом, вечером, на нее натянут полотно и поднимут над площадью. Когда стемнеет, на экране будет идти прямая трансляция Жатвы — а под ним все население города будет веселиться на ярмарке…

Работами по сооружению сцены и экрана руководил Фирс, наш главный режиссер народных гуляний. Два года назад я забрал его жену. По-моему, он только обрадовался.

— Здравствуй, Жнец! — приветствовал он меня.

После этих слов работа остановилась — всего на мгновение все, кто был на площади, замерли, поглядев на меня, а потом с новой силой взялись за молотки и пилы. Никто из рабочих больше не поднимал глаз.

— Сегодня будет весело, а? — спросил Фирс.

— Как всегда, — пожал плечами я.

Пройдя мимо сложенных досок и переступив свернутый в рулон экран, я остановился перед одним из рабочих — крепким мужиком лет сорока, с густыми пшеничными усами и бакенбардами.

Что-то кольнуло под сердцем. Вот оно! Есть! Номер Первый…

Я вытащил из сумки клобук и протянул его рабочему.

Тот отложил пилу, смачно сплюнул сквозь зубы и взял клобук.

— Я приду, — сказал он.

— Я знаю.

Номер Два жил в маленьком коттедже с белым забором — с женой, тремя детьми и собакой. Собака почувствовала мое приближение и начала скулить заранее, забившись в будку и повизгивая от страха.

Так что меня там уже ждали. Я едва поднял руку, чтобы постучать, — и дверь тут же открыли перед моим носом, а за ней стояло все семейство. Папа, мама, две дочки и сын. Нарядно одетые, в белых отутюженных сорочках. Пуговицы застегнуты до самой шеи. Мама и дочки — в платках, папа и сын с тщательно зализанными волосами.

— Приветствуем тебя, Жнец! — чуть ли не хором сказали они.

Я молча достал клобук. Отец семейства с готовностью шагнул вперед. Я отрицательно качнул головой и протянул клобук его жене.

— Мама! — закричала младшая девочка. — Мамочка!!!

— Тихо! — прошипел отец, подхватывая ее на руки и прижимая к себе. — Молчи!

— Это… — запинаясь и сглатывая, сказала женщина. — Это… большая честь для нас…

В глазах ее стояли слезы. Клобук она смяла в руках.

Особняк Номера Три был настолько богат и помпезен — с коваными воротами, мраморными статуями и аристократическим гербом над входом, — что я заранее знал, что произойдет.